В 1933 году Вернер Егер во введении в «Paideia» (2000, 4-5) утверждал, что «… наша история  в своем  сокровенном единстве,     будучи более чем историей отдельного народа и включая нас в обширный круг народов, «начинается» с появлением греков.  Слово «начало» обозначает здесь не только «начало» во времени, но также начало или духовный источник, к которому на любой стадии развития следует возвращаться, чтобы отыскать направление, куда двигаться дальше (…). Речь идет не только о чувстве расового родства, сколь важным этот фактор не являлся бы для   взаимоотношений с другими народами.  Когда мы говорим, что наша история начинается в Греции, это тождественно обретению ясного сознания смысла, в котором  в данном случае  мы употребляем слово «история» (…) который основывается на живом и активном духовном единстве и на общности судьбы, будь ли то собственного народа или группы тесно связанных между собой народов. Только при таком взгляде на историю имеет место близкое понимание и творческий контакт между одними и другими (…) Эта общность существует между совокупностью западных народов и между теми, которые принадлежат к классической античности. Если мы рассматриваем историю в этом глубоком смысле, в смысле радикальной общности, мы можем считать всю планету ее сценой и, сколь далеко мы бы не расширяли наши географические горизонты, границы «нашей» истории никогда не смогут превзойти далекое прошлое тех, которые несколько тысячелетий назад начертали нашу судьбу». Эта длинная цитата из немецкого эллиниста в сжатой форме содержит представления о наших корнях, которые сохранялись у просвещенных европейцев на протяжении последних столетий: именно в Элладе родилось то, что мы, смотря на самих себя, называем Европой. И эти представления спустя более чем полвека по-прежнему сохраняют свою жизненную силу.

    Действительно, вне всякого сомнения, Европа является хранительницей обширного греческого наследства, богатого и светлого наследия, у которого, однако, существуют некоторые теневые стороны, из которых берут начало некоторые из самых проблематичных черт, которые вчера были присущи только Западу, а сегодня всему миру. Однако, Греция, будучи более чем источником нашей культуры, образует самое прекрасное зеркало, в котором мы, люди Запада, увидели свое отражение  в поисках архетипического образа, который мы в душе ощущаем как свой собственный. Европейский человек во все времена интуитивно чувствовал, что для эллинов, как и для него самого, говоря словами А. Ромуальди (2003, 42), «космос есть нечто безгранично огромное и безгранично малое, Порядок царит во Вселенной и в человеческом теле. Последней инстанцией мира  тел и общества является Порядок, точно также как последней инстанцией познания является Бытие». В действительности, Греция – это не источник Европы, Греция  - и есть Европа. Греция составляет одну из самых прекрасных глав становления западного человека в этом мире. Потому что Эллада не произошла из ниоткуда, она не возникла в пустоте, но ее корни уходят в глубины европейской праистории, корни, которые являются у нее общими с остальными народами нашего континента. И именно эти корни  в этой уникальной манере  придали форму тому образу, который навсегда будет запечатлен в душе европейца.

    Поэтому происхождение Европы  уходит вглубь многих тысячелетий.

    Около 40 тыс. лет назад  на территории нашего континента неожиданно появился человеческий тип, о котором до тех пор ничего не было известно. Его почти одновременно появление на всей территории Европы к югу от границы ледников или, может быть, очень быстрое распространение являет в настоящее время очень трудную для разрешения загадку.  Представители этого типа, рассеявшись по обширным пространствам, являлись носителями удивительно гомогенной материальной культуры, которая в археологии известна как ориньякская. Немногочисленные ископаемые останки свидетельствуют о том, что это были люди высокого роста, с вытянутыми черепами, чей объем был наполовину больше, чем мы имеем сейчас, с квадратными челюстями и выдающимся подбородком. Это кроманьонский тип, который сохранился до сих пор, почти без изменений, как далический тип,   в особенности сосредоточенный на северо-западе Европы (1). Наряду с этим типом встречается тип Брно, которого от предыдущего отличают более узкий и покатый лоб, сильно развитые надбровные дуги и прогнатическое строение лица. Разница между этими типами, которая свидетельствует о быстром распространении ориньякской культуры, является полной. Несколько тысячелетий  спустя неандертальцы исчезают с поверхности континента,  и вероятно, что последние индивидуумы, которые умерли на юге Иберийского полуострова, были последними представителями этого  вида  вообще.

    Иногда утверждалось, что верхний палеолит в Европе является скорее долгим эпилогом, нежели чем прологом начала. Еще в Авесте, Ведах или в традиционных кельтских свидетельствах мы можем встретить отзвук ностальгии, с которой предки кельтов и индоиранцев смотрели на льды Севера, вспоминая об Airyano Vaeio, прародине… Кто знает, но в любом случае ученые не в состоянии что-либо утверждать касательно тысячелетий, предшествовавших этому неожиданному появлению (3).

    А. Ромуальди (2000, 35-6) так описывает тысячелетия, которые последовали за приходом человека в Европу: «На протяжении  десятков тысячелетий огромный ледник покрывал всю северную Европу, достигая нижнего течения Рейна и Карпат. В ту эпоху центральная Европа представляла собой полярную тундру, в то время как на Иберийском полуострове  паслись огромные стада северных оленей и бизонов. Существовавшие на континенте человеческие общины были сконцентрированы в основном на берегах Атлантики, где морской климат и Гольфстрим вместе с огромным количеством гротов и  пещер представляли более сносные условия для жизни (…).  В этом вечном царстве тумана и льда, напоминающем влажный и холодный ноябрьский день, не достаточно студеный, чтобы помешать жизни, но достаточно, чтобы сделать ее тяжелой, сформировался человеческий тип со слабой пигментацией и светлыми глазами, мало приспособленный к солнечному свету и теплу, но зато высокий, могучий, прошедший суровый отбор и наделенный твердостью, сдержанностью и упорством,  что было присуще уже кроманьонцам (…). В таком постоянно холодном климате этот человеческий тип развил черты, свойственные человеку Севера,  черты, которые мы впоследствии встречаем у индоевропейских народов:  образ жизни исследователя и изобретателя, осмотрительность и осторожность  и жесткие критерии отбора». Около 20 тыс. до н.э. ориньякская культура пережила процесс трансформации, чтобы дать начало солютрейскому периоду, продолжавшемуся почти два тысячелетия, и сменившемуся мадленским периодом, который продлится приблизительно до 10.000 тыс. до н.э. Начиная с этого времени, отступление ледников на север будет ускоряться и тысячелетие спустя человек обоснуется в самой северной зоне континента.

    Следуя за отступающими льдами и стадами, люди   относительно плотно заселили североевропейскую равнину и берега Балтики. Общины Севера начали проявлять ярко выраженные особенности по отношению к параллельно развивающейся средиземноморской культуре. К.Н. Бетчер пишет (1999, 28): «В итоге, уже, по крайней мере, с мезолита есть свидетельства разделения Европы на две культурные области, такое же, как в большей или меньшей степени существует и в наши дни. Одна представлена более крепким и скорее лишенным пигментации человеческим типом, в то время  как другой более субтильный и скорее темный. Тем не менее  оба  относились к европеоидам. Территория распространения нордического типа не ограничивается северной или северо-западной Европой, а протягивается, учитывая все разновидности этого типа, от берегов Бретани до украинских рек» и далее (1991, 15): «Обе группы европеоидного населения разделились, по крайней мере, со времен мезолита, и их наглядно отличал друг от друга тип погребального обряда. На Севере мертвых хоронили  на спине, со взором, устремленным в небеса. А на Юге в согнутом положении, в материнском чреве Земли». Два обряда, свидетельствующие о разнице между двумя мирами, которые не замедлили придти в соприкосновение.

    Начиная с 9 тыс. до н.э.  зафиксирована серия социо-экономических процессов, благодаря которым гамбургская и аренсбургская позднепалеолитические культуры трансформировались в культуру Маглемозе, которая охватывает территорию от Великобритании до восточных берегов Балтики, бывшей в ту пору закрытым морем, таким образом, объединяя континент. Стабильно приносящая добычу охота и  прибрежное рыболовство  способствовали оседлости населения, обосновавшегося на побережье. Совершенствование орудий труда, особенности Северного моря, тогда бывшего чем-то вроде огромного залива, и присущая местному населению отвага  позволили перейти к рыболовству в открытом море, и результатом стало появление очень устойчивых и процветающих общин. Совместная охота и требования жизни на море способствовали развитию прочных иерархических связей и воинских традиций в среде мужских союзов.

    В середине 6 тыс. до н. э. территория культуры Маглемозе сдвинулась из-за повышения уровня моря, и данная культура вступила в полосу кризиса, преобразуясь в своей центральной зоне (южная Скандинавия, Ютландия и север Германии) в культуру Эртебёлле-Эллербек. Для нее можно подчеркнуть прежде упомянутые черты: морское и речное судоходство испытывают чрезвычайный подъем, и речная сеть северной части Центральной Европы превращается в плотную сеть сообщений, где  Эльба играла роль основного пути. Получают распространение мотыжное земледелие  и скотоводство, занятия, ставшие сферой деятельности женщины, в то время, как мужчина посвящал себя охоте и рыболовству. Эта культура, процветающая в культурном и хозяйственном отношениях, распространяется вдоль русла рек на восток, вплоть до Польши (культура Яниславице) и Украины, где, со всей вероятностью,  она дала начало Днепровско-Донской культуре. Именно в рамках культуры Эртебёлле-Эллербек начал формироваться индоевропейский язык.

Тереса  Куэнса Кабаньяс, перевод с испанского Андрея Игнатьева

    Продолжение следует…