«Все изменится, все будет снесено ветром… Нынешним политикам никоим образом не по силам то, что зреет как глубинный поток» (1).

Эрнст Юнгер являлся одной из самых спорных фигур двадцатого столетия, будь то среди правых или среди левых. Зато неоспоримыми, может быть, являются его прозорливость в деле прогнозирования будущего и интуиция, которым не отыскать ничего подобного. Юнгер сам заметил однажды в одном из своих телеинтервью, что он опережает историческую действительность. Тенденция нашего века к динамике, нивелировке и повышению роли информации ни в одной книге не проанализирована точнее, чем в «Рабочем». Интерес к древности обращался в возрастающем масштабе во внимание к грядущему чудовищному столетию, которое несет угрозу, в котором человек, по мнению Юнгера, дойдет до пределов человеческого и переступит через них.

Господство титанов

«Если рассматривать нынешнее положение как время не подлежащего сокрытию, а значит имеющего явные очертания рождения титанов, то следует связать с ним прежде всего изменение Земли, которое уже сейчас и не в последнюю очередь предвещается катастрофами». (2)

Эрнст Юнгер также констатирует конец истории, но не в лишенном драматизма и приятном смысле, как Френсис Фукуяма, который видит земной шар навсегда заселенным «последними людьми», которые являются только монадами производства и потребления в не знающем границ мировом хозяйстве. Так как: «Там, где история заканчивается, она приводит назад к природе или к мифу – с человеческим присутствием или без такового» (3). Согласно Юнгеру, история уступит место мифу, а именно тому, что стало почти уже ключевым словом его позднего творчества, господству титанов.

В чем видится титанизм? Под этим основополагающим термином следует подразумевать, например, изменение живой и мертвой материи благодаря генной инженерии и ядерной технике, вытеснение войны терроризмом, размассовление, процесс ослабления государства, концентрация власти в руках небольших бюрократических элит, ослабление всего патриархального в пользу матриархального и, прежде всего, энергетический голод, которому все прочее, включая мораль, будет принесено в жертву. Титаны, силы Земли из древнегреческого мифа, возвращаются на природный уровень в виде различных форм энергии, которыми поддерживается на ходу технический аппарат западной цивилизации, так как, согласно Юнгеру, «и наше электричество является мертвой, специализированной и абстрагированной силой Земли (…), доказательством того, что может дух Земли» (4).

Вся наша цивилизация, согласно Юнгеру, носит теллурический характер и вынуждена для поддержания своего существования сжигать полезные ископаемые, которые человек добывает из Земли: «Экспансия в недра Земли направлена более не на поиски золота, но на поиски энергии, получаемой из ископаемых горючих материалов вплоть до урана, которые преобразовываются в утопии. Человек ведет себя не как хозяин, а как расточитель, который транжирит свое наследство ради идеи-фикс… Труд носит коллективный и планетарный, преимущественно анонимный характер и не имеет очерченной цели, с тех пор, как прогресс стал подозрительным» (5). Естественнонаучным знаниям отводится при этом роль ключа, открывающим силы, которые с самого начала человек не в состоянии удержать под контролем.

По мнению Юнгера, на этом пути дело дойдет еще до чудовищных сюрпризов, которые подготовят свой Дамаск для пытливого ума: «Не следует исключать, что силы природы возьмут власть в свои руки. Они персонифицируются или будут персонифицироваться в образе техники. Энергия превышает свои функции среди прочего потому, что она начинает «думать». И снова призывается десница богов» (6). Для Юнгера при этом снова очевидно, что развертывание титанических сил пройдет путь всего земного: «Катастрофа «Титаника», его крушение вследствие удара об лед, является пророческим предзнаменованием, как это иначе бывает только в мифах. Среди прочего следует из этого сделать вывод, что на деле в случае прогресса речь идет о временном состоянии – явлении, которое имеет начало и конец. То, что деревья не растут на небесах, конечно, всегда было известно» (7).

Земная революция и мировая революция

«Эта долгая эпоха, наполненная распадом, разрушением, упадком и переворотами, которая нам предстоит, - кто отгадал уже сегодня достаточно из того, чтобы стать наставником и возвещателем этой чудовищной логики ужаса, пророком пасмурной погоды и солнечного затмения, равным которым возможно еще на Земле не было?» (8) (Фридрих Ницше).

Эрнст Юнгер проводит различие между мировой революцией и земной революцией. К мировой революции Юнгер относит политические перевороты столетия, марксизм и реакцию на него, мировую гражданскую войну 1914 - 1945 гг. вплоть до лишенного границ плутократического либерализма «One World», в котором масса без качеств, «последний человек» Ницше создал сопутствующую себе политическую систему.

По мнению Юнгера, эта мировая революция является все же только проявлением лежащего глубже потока, земной революции, которая связана с крупными геологическими изменениями. Земная революция является частью истории Земли и не поддается никаким историческим, а вернее человеческим оценкам. Согласно Юнгеру, перевороты такого рода уже имели место, а именно при переходе из одной геологической эпохи в другую, например, при вымирании динозавров из-за падения метеорита.

Юнгер остается при этом верен своему насквозь мифологическому мировоззрению: Мать-Земля Гея меняет свое дитя, как она уже часто это делала при переходе из одной геологической эпохи в другую. Человек при этом является не движущим субъектом, а объектом изменений, его «тотальная мобилизация» соответствует титаническому импульсу, он выполняет только то, что хочет Земля: «Наше участие можно было бы сравнить с участием скорпиона, который старается вовсю со своим собственным жалом» (9). Но Юнгер все же связывает с великим переходом свои большие надежды: «В противоположность этому астрологи предсказывают необычайное одухотворение. Это соответствует ожидание христианами пришествия эпохи, которая следует за эпохами Отца и Сына. И вместе с ней Третий завет, изложение которого остается за поэтами» (10).

Дарвин и Кювье

Юнгер соглашается с мнением Ницше о Дарвине, что есть истины, которые могут быть постигнуты только посредственными умами. Он обращается к французскому ученому Кювье и разработанной им до Дарвина теории катастроф, которая в большей степени соответствует теории земной революции Юнгера. Согласно теории Кювье, не подверженные изменениям виды, существовавшие в одну геологическую эпоху, каждый раз уничтожаются катастрофами и замещаются новыми видами в ходе акта творения.

Обращение от Дарвина к Кювье это также обращение от линеарного к циклическому восприятию времени, процесс эволюции идет не линейно и последовательно, как у Дарвина, но он делает прыжки, с этой точки зрения Земля напоминает птицу Феникс, виды и роды живых существ уничтожаются в космических катастрофах, и каждый раз Мать-Земля Гея омоложается благодаря богатству творческих сил и способности живой материи к приспособлению. На взгляд Юнгера, в этот процесс перемен будет включен также и человек: «То, что человек изменится, и именно в смысле вида… Ницше предвидел или скорее еще ранее учуял; между тем специалисты по генной инженерии уже заняты работой» (11).

С Ницше Юнгер разделяет и взгляд на сверхчеловека: «Фридрих Ницше, как он говорил, почувствовал бы себя дома в 21 веке, на пороге которого мы стоим. Именно там следует ожидать начало эпохи сверхчеловека, чье пришествие возвестил его пророк… Сверхчеловек это титан. В нем доминирует воля к власти. Для него сверхчеловек это не какая-то вариация, а новый вид. Он является продуктом в меньшей степени биологической, нежели чем духовной мутации» (12).

Путешествие во времени

Как с точки зрения Юнгера может выглядеть мир, в который мы вступаем, он описывает как свой сон в своих дневниках «Семьдесят развеянных» в записи от 8 августа 1988 года. Сам Юнгер, кажется, придает этому сну некоторое значение, так как он описывает его на четырнадцати страницах, говоря о «путешествии во времени».

Во сне Юнгер посещает свой любимый Париж. Но вместо нервной суеты города с многомиллионным населением он ощущает скорее атмосферу заброшенности, как на картине Альфреда Кубе. Сам город сильно изменился, и Юнгер предполагает, что, вероятно, произошла война, землетрясение или биржевой крах. Он узнает только немногие здания и площади, с которыми связаны его личные воспоминания, пока, наконец, не заходит в одно бистро. Там он знакомится с приятным человеком, официантом Фредди, который разительно отличается от опустившегося окружения присутствием духа, образованностью и вежливостью. Юнгер и Фредди начинают учтивую беседу, но, когда Юнгер желает завершить ее, Фредди предостерегает его от прогулок по городу в одиночку, так как почва стала неустойчивой и постоянно грозит землетрясениями. Юнгер считает, что его собеседник сильно преувеличивает, но тем не менее принимает его предложение сопровождать его. Обстановка становится теперь совсем жуткой, оба они шагают по руинам пришедшей в упадок цивилизации комфорта, чей нигилизм не может более быть замаскирован благосостоянием и потреблением. Юнгер наблюдает животных, которых нельзя точно отнести к одному из зоологических видов, химер, которые по-видимому являются продуктом генной инженерии. Окружение становится для обоих все более враждебным, выбросы магмы и колебания почвы затрудняют продвижение вперед, которое направлено прямо на точку концентрации огня и изучения. В конце концов, для Юнгера и Фредди в качестве последнего прибежища остается только воронка, окруженная огнем. Юнгер, который между тем узнал во Фредди свое более могущественное «Я», спрашивает его, не пропали ли они, но что тот только отвечает: «Все равно».

В своем сне Юнгер переживает вступление в новую геологическую эпоху, в которой прогресс обратился в мир не поддающегося контролю огня и излучения. Как показывает пример Фредди, в ней можно выстоять только благодаря самообладанию и свободе от пораженческих настроений.

Смена эпох

«Перпетуа пишет мне, что конец этого столетия возможно будет еще ужаснее, чем начало и середина. Я бы не хотел в это верить и часто думаю, что он будет похож на Геракла, который удушил змей в своей колыбели» (13).

В своей статье «Земля и родина» в сборнике «Исполненная достоинства нация» Герд Бергфельд предсказывал, что «экологическая катастрофа приведет к коллапсу огромных масштабов, которого мир еще не видел (14), который по его мнению, одновременно представляет собой конечный пункт «эры несчастий». Страх перед апокалипсисом на рубеже тысячелетий, даже пусть и неосознанный, достаточно бросить взгляд на афиши кинотеатров: фильмы начиная от «Глубокого толчка» до «Армагеддона» предсказывают глобальную катастрофу.

Мощного «потопа» ожидает Юнгер от рубежа тысячелетий: «Каждое тысячелетие заканчивается чувством усталости и безнадежности». Возможно, на этот раз повторятся еще более сильные, нам неведомые мировые потопы, которые затопляли культуры и уничтожали виды животных» (15). Прогноз апокалипсиса на рубеже тысячелетий повторяется в поздней работе «Ножницы»: «То, что одновременно происходит множество катастроф, не является случайным. Сумерки богов связаны с природными катаклизмами, как это описано у Гесиода, в Эдде и Ветхом Завете – также с потопами, пожарами, очень длинными зимами, от которых Земля оправится лишь спустя долгие годы» (16).

В плане опасений по поводу смены эпох взгляды Юнгера совпадают с некоторыми пророчествами. Как и итальянский философ Юлиус Эвола (16), по мнению которого человечество находится в завершающей фазе Кали-юги, «темного века», он полагает разрушение необходимым для вступления в новый «золотой век».

Критика понимания «титанического» у Юнгера

Далеко не каждый захочет принять мифологическое мировоззрение Эрнста Юнгера. То, что Эрнст Юнгер подразумевает под понятием «титанического», может быть представлено как результат исторического процесса. Знаковым для титанов из древнегреческого мифа является отцеубийство, если это перенести на наше время, то это значит разрыв со всеми традициями, унаследованными от прошлого. Но этому разрыву можно было придать другое значение: это не как миф о возвращении у Юнгера, но как результат распространения американского глобализма, который не годится для того, чтобы его назвать «титаническим». Ганс-Дитрих Зандер так описывает его последствия: «Там, где проникает этот тип экономики, он упраздняет основы народного хозяйства, хищнической эксплуатацией разрушает землю, впустую растрачивает ее сокровища и приносит в жертву тех, кто работает. Массовое производство и потребление нивелируют культуры, губят народы, создают поддающиеся манипуляции массы с унифицированными потребностями, которые готовы мириться со всем» (18). Американская идеология, которую можно определить как свободную торговлю и увеличение прибыли любой ценой, стремится к преодолению всех этических и биологических основ, как это сейчас мы можем наблюдать по намерению американских врачей создать клиники по клонированию людей. Согласно Юнгеру, генная инженерия является одним из главных признаков титанизма.

Различие между, с одной стороны, мифологическим, а с другой, историческим и социологическим способом рассмотрения находит свое выражение в критике Эрнстом Никишем написанного Юнгером в 50-е годы эссе «Странствие через лес». Никиш определяет юнгеровский образ леса как символ внутренней экзистенциальной свободы, как «символ пребывания вне общества» и как «бегство от истории». Фридрих Каберманн пишет в своей биографии Никиша «Сопротивление и выбор немецкого революционера» об этой критике, что «Никиш постоянно любую метафизическую позицию историзирует в политическом и социологическом ключе, а Юнгер, напротив, любую политическую точку зрения обращает в метафизику, и при этом любой из них обоих, кажется, устанавливает относительный характер экзистенциальной позиции другого, что только подтверждает их принципиальную взаимность» (19).

Даже если придерживаться точки зрения, что юнгеровский образ странника через лес представляет собой бегство от общества, или что Юнгер путает господство титанов с господством США, эта критика Юнгера соскальзывает в полемику, если не принимать во внимание, что он совсем не хочет думать абстрактно или диалектически. Юнгер мыслит, как замечает Каберманн, «вообще не в ключе истории, а мифологии, то есть истина осуществляется не во времени, а за его пределами и является в истории исключительно в зашифрованном виде, как притча, символ и миф…» (20), при этом данный способ мышления еще и поддерживается наблюдениями Юнгера, так как во всех текстах Юнгера речь идет «постоянно о духовном видении и соответственно переживании… а не об абстрактном и отвлеченном анализе» (21).

Подводя итоги

Внимание Юнгера было направлено в увеличивающейся степени на значение процесса трансформации, вызванного понимаемым им в терминах геологии переломом. Соответственно он утратил интерес к политике. Когда в 1983 году национал-коммунист Рихард Шерингер попросил его присоединиться к движению сторонников мира против размещения на территории Германии ядерных ракет средней дальности, Юнгер дал лаконичный ответ: «Политика любой окраски с давних пор вызывает у меня отвращение, и я больше не марширую ни под каким знаменем. Земную революцию не остановить политическими средствами. Самое большое, они послужат украшению края вулкана, если только не ускорят сам процесс» (22).

Федеративную республику, о которой Юнгер почти не маскируясь, заводит речь в утопическом романе «Омесвиль», он определяет как «общество феллахов, которое в нравственном плане изнемогает от засилья демагогов, как «огромную свалку» поношенных идей и исторических развалин, на которой царит либеральная ругань партий и лоббистских групп, в мире, в котором не осталось ничего более действительного и все кажется возможным» (23). То, что Эрнст Юнгер в разработанном им катастрофическом сценарии также предвидел и конец ФРГ, является очевидным: «Каждая золотая середина требует эквилибристического номера, «уравновешенность» является одной из избитых фраз. Это находит отражение в общепринятых идеях, таких как «свободное правовое государство», «социальное рыночное хозяйство» и других. И как все в этом мире, нашу эпоху ждет свой конец» (24).

Как было сказано, он не принимал участия в формулировании политической альтернативы. Герд Бергфлет, который подобно Юнгеру предвидит «восстание Земли», ожидает «действенного исцеления… от религии Земли, которая берет начало из мифологической древней памяти и заново связывает человека с Землей». Немцам с их традицией натурфилософии и романтического воспевания природы и с их «метафизической связью с землей и с родиной» выпала бы при этом роль утвердить «немецкий особый путь», который «призван придти на смену обанкротившемуся типу технократического либерализма, без чего ни мы, ни весь западный мир не остановим грядущей катастрофы» (25). Юнгер, который хотел бы видеть в ускорении нашего столетия и в утяжелении бремени фактов и событий заключительный пункт завершающегося цикла и начало новой эпохи, наверняка скептически бы отнесся к идее искусственного создания «религии Земли», так как с его точки зрения религии могут основываться только на явлениях, то есть на «прорыве абсолюта во время».

Для времени перелома, в которое мы живем, Юнгер вполне бы посчитал ценным ту позицию, которую он высказал в письме своему брату Фридриху Георгу от 07.06.1934: «В революционную эпоху, в которую мы вступили, можно выстоять только благодаря более глубоко лежащим силам, нежели чем риторика, литература и идеология – эта эпоха испытывает саму нашу суть. Следует начать все с чистого листа и показать, кто ты есть» (26).

Анри Шиммер, пер. с немецкого Андрея Игнатьева