«Люди творят историю», сколь много оговорок, ограничений, дополнений можно сделать по отношению к этим словам, несомненно лишь то, что деятельность, направленная на создание нового, служит предпосылкой для выработки нового взгляда.

Только необычные люди способны оценить ситуацию перед тем, как роковые процессы придут в движение и смогут обрести  воплощение.  Любая великая задача, которая ставится историей, требует соответствующего ей человеческого типа. Тот, кто решительно и по-новаторски работает ради будущего, должен быть уже захвачен духом этого будущего.

Очевидно то, насколько странным и загадочно выглядящим человеческим типом является борец за немецкую свободу, немецкий «националист». Для самого немецкого народа он все еще остается человеком из иного мира, жутким гостем со странно горящими глазами, с беспокойной душой, от которого веет таинственным холодком, с только неявно ощущающейся готовностью к прыжку, с нехарактерным для немцев отсутствием сентиментальности, с поразительным равнодушием к наличествующим обстоятельствам, с неумением приспосабливаться,  недоступным для восприятия других людей, с готовностью на любое дело. Этот человек сформировался под влиянием рокового события, которое навсегда вырвало его из связей его настоящего: судьба Германии предстала перед ним во всей ее ужасной наготе и пугающей безысходности;  он почувствовал ледяной ветер безнадежности и   завис над бездной мрачного отчаяния. При этом он научился распознавать  необходимое и безжалостно презирать все случайное. В нем развилась та жестокость,  с которой без колебаний берутся за то, что воспринимается как необходимое и   безжалостно размахивают молотом, чтобы разрушить даже счастье маленьких людей, если оно оказывается на дороге стремления к немецкой свободе.

А на дороге в настоящее время больше всего оказывается того, что  унаследовано нами из времени до 1914 года. Та Германия, которая проходила испытание мировой войной и не сумела его выдержать,  не имеет более права на существование, даже в рудиментарной форме. Остатки, которые сохранились с 1918 года, более не материал строительства, но балласт, отбросы, руины, удушающие жизнь. Но к ним еще привязаны сердца тысяч людей. Когда-то все это составляло их счастье и нынче это последнее, что у них еще остается в руках: прекрасные воспоминания, соломинка, которая одна только еще и не дает им утонуть. Но судорожно защищая руины, они не имеют ни инструментов, ни сил, чтобы выполнить работу, которая взвалена на наш народ.

 Вот почему националист берется за лопату, чтобы  расчистить пространство. Он не обращает внимания на политические формы, общественные порядки, экономические учреждения. Они опрокидывают стены, за которыми   все, лишенное амбиций, забитое и заброшенное находит все еще приют и защиту от дождя и ветра. Он кажется нигилистом, роющим под землей кротом, возможно бомбометателем и заговорщиком против всего того, что все еще считается священным. Его мироощущение, его ценности совершенно выпадают из времени; они остаются «несоответствующими времени», что непонятно и привлекательно одновременно.

Из особенности структуры современного общества вытекает то, что  именно националист должен быть чуждым буржуазности и враждебным ей. Буржуазность искалечила Германию, на буржуазность он взирает как на проказу и с буржуазностью в жизни немецкого народа он вступает в борьбу, как это следует делать с эпидемией. Он слишком отважен, слишком решителен, слишком воинственен, слишком обязателен, чтобы еще оставаться буржуазным в каком-то отношении, он знает, что в немецком народе надо разжечь такую же отвагу и волю к борьбе, такую же решительность и обязательность, если он хочет сбросить с себя бремя репараций. Как раз это уклонение от принятия решений, эта склонность к позорным переговорам и компромиссам, эта любовь к мирным удовольствиям и тупому покою: именно это удерживает Германию в ее бессилии и бесчестии. Никакой покой не привлекает националиста; преданность нации делает его авантюристом, его повседневная деятельность полна опасностей, и он жаждет жить рискуя.

«Антибуржуазность» до сих пор путали с приверженностью марксизму. Но с точки зрения нового национализма буржуазность и  приверженность марксизму оказываются в нерасторжимом единстве. Буржуазность и марксистскость совпадают в мироощущении и ценностных ориентациях; на пьедестал возводятся материальные блага. Целью бытия вообще оказываются благополучие и благосостояние, удовольствия и снабжение, богатство и безопасность. Основой всего мировоззрения оказывается экономика; государство, выступая самим по себе чисто политическим феноменом, оказывается включенным в процесс размывания своей природы сурового и непреклонного инструмента господства; оно обращается здесь в либеральное правовое государство, которому остаются  всего лишь функции сторожевой собаки. После того как оно окончательно скатилось до уровня государства всеобщего благосостояния, его под конец забрасывают в «чулан». Внешняя политика становится воплощением торгашества за рынки сбыта, охоты за месторождениями сырья, регулирования международных торговых связей; внутренняя политика же делается в классовых боях, а если дело обстоит хорошо, то в классовых компромиссах.

Националист стоит также далеко как от буржуа, так и от марксиста, и оба видят в нем их отрицателя, их неподкупного врага. Он является именно тем человеком, в котором находит свое непосредственное воплощение воля к жизни немецкого народа, человеком, через которого выдвигают свои требования жизненные устои народа, существующие тысячелетиями. В нем и через него звучит голос немецкой крови. То, что он теряет пиетет по отношению к сегодняшнему и вчерашнему, происходит из-за того, что он питает несравненное уважение к тому, что покоится перед этим сегодняшним и вчерашним, и что должно  выйти на свет божий.  Только перед великим он чувствует себя в долгу и очень серьезно, не интересуясь ничем другим, принимает он этот долг. Он наводит страх на существующую систему, ибо кажется ей лишенным каких-либо ориентиров; ему нет дела ни до монархии, ни до республики, ни до автократии, ни до социализма.  Он ориентируется единственно на жизненные потребности своего народа.  Этот закон есть мера, посредством которой он определяет свое отношение к окружающему миру, все окружающие явления и учреждения для него ценны ровно настолько, насколько они отвечают потребностям развития и укрепления его народа, сами же по себе они ничего не значат. Он нетерпим по отношению ко всем правовым нормам, порядкам, обычаям, благам и ценностям, которые хотят обладать некоторой самоценностью; упорно настаивая на присущем им праве, они рассеивают и раскалывают силы народа и отвлекают его от борьбы за самоутверждение. Жизненные потребности немецкого народа настолько безграничны, что на окружающее следует смотреть исключительно как на набор средств для удовлетворения этих потребностей, место каждого средства определяется степенью его полезности для цели самосохранения народа.

Следует мыслить и действовать, с самого начала исходя непосредственно из воли к жизни, ценностных ориентиров и стремления народа к самосохранению: это и есть политика в самом правильном смысле этого слова. Политика есть чистое предначертание, зовущее к деяниям; националист является исполнителем этого предначертания, он является просто и без всяких оговорок политиком.

Он видит сам в себе исполнителя предначертания: это наделяет его непоколебимостью, выдержкой и упорством, смелостью и твердостью, в данный момент также мужеством перед лицом самого страшного. Это придает ему такую способность к движению, которая оказывается полезной в любом укромном углу или засаде, на любой боковой тропе и окольной дороге и никогда не позволит сбиться с пути, но всегда укажет верное направление. Благодаря этому его совесть чиста, даже в миг, когда он разбивает божков и сжигает храм: он обладает уверенностью, что божественное начало в его народе остается невредимым. Это дает ему оправдание: как раз действуя в соответствии с волей своего народа, он оказывается способным на все, ему все позволено, в той степени, насколько он воплощает эту волю, он не ведает пределов, он является сувереном.

Не испытывая ни ненависти, ни любви, суверен бросает свой испытующий взор на буржуазный мир. В силу приоритета жизненных потребностей немецкого народа он должен не испытывать перед ним ужаса, который так еще глубоко коренится в сердцах масс. Сейф с деньгами не является для него святилищем; эта копилка есть принадлежность чуждой мерзкой религии, чьи культовые формы и божественные образы деструктивны и поэтому внушают отвращение. Норма прибыли не сводит его с ума, для него это нечистые, зловонные деньги, предназначенные для подкупа, которыми хотят соблазнить немецкий народ и  провалить его миссию.  «Патриотичный» буржуа хочет только болтать о нации, но не жертвовать своей жалкой  собственностью. То, что националист срывает с буржуа маску и выставляет на свет божий его трусливую, жалкую ветреность, это больнее всего ранит буржуа и наполняет его той ядовитой ненавистью, которой хотелось бы избавиться от неудобного предсказателя, нанеся ему удар в спину, клевеща на него в брызжущей слюной прессе и замышляя  сгноить его в гуманитарном воздухе прогрессистских тюрем.

 

Эрнст Никиш (1930), пер. с немецкого Андрея Игнатьева