Продолжение. Начало здесь

V

Напротив, определенный консенсус кажется  появляется по вопросу политической и социальной стратификации. Как прилежные ученики Ницше, который хотел, чтобы на место социологии встало учение о господствующих слоях (1966, 111, с.560), «консервативные революционеры» целиком были убеждены в том, что идея господства стоит на первом месте. Основополагающим фактом в жизни общества было для них неравенство. Но неравенство также означало градацию прав и обязанностей, степеней, иерархию. Поэтому Шпенглер мог встретить широкое одобрение, когда он объявил невозможным, чтобы целый народ мог быть в равной степени культурным народом, и вместо этого утверждал, что национальную культуру может представлять только меньшинство (1973, с.764). То же самое значимо и для Фрайера, народ, по его мнению, может стать субъектом истории, только будучи подчинен господству какой-либо структуры (1933, с.30). Староевропейская идея господства, согласно которой привилегированная часть претендует на то, чтобы представлять целое, была фактически одной из важнейших осей, возможно, самой важной, вокруг которой вращалось все движение «Консервативной революции». Уже эта констатация дает возможность говорить о ней, как о целом. При всем единодушии касательно необходимости сильной власти более подробные представления о ее характерных чертах все же расходились. Во-первых, был Шпенглер, по мнению которого сословное деление и политическая власть аристократии также чужды эпохе цивилизации, как уважение к традиции и форме; то, что ждет нас впереди, это появление власти, лишенной формы, «век великих одиночек посредине ставшим бесформенным мира» (1973, с.1065, 1080). Поэтому Шпенглер отказался от мысли о возрождении аристократии, это считал возможным Юнг. Также распространенные среди итальянских фашистов представления, что партия может встать на место старых элит, казались ему анахронизмом. Если фашизм и имеет какое-либо значение, то не благодаря своей организации, а исключительно образу своего создателя, Муссолини, которого Шпенглер чествовал как новое воплощение типа кондотьера. Осуществленный на практике цезаризм, возвещал он, это диктатура, «но диктатура не партии, а одного человека, направленная против всех партий, в том числе и своей собственной» (1933, с.135). Партии, которая все же являлась массой. Будущее принадлежит человеку — господину, великому властителю, который укажет материалистическим и плебейским силам на их место и поставит на место связанной с партиями анархии не ведающий ограничений авторитет выдающейся личности (1933, с.61).

 А во-вторых, был Эрнст Юнгер, который  в полную противоположность Шпенглеру полагал, что незаменимых людей нет, и видел в личной диктатуре в лучшем случае переходную форму (5). Несомненно, что культ героев был у Юнгера основным мотивом, как и его апология «стальных фигур» и «славных парней» из ударных отрядов и фрайкора (1932, с.107, 252; 1980, с.72-73); и несомненно, он находился под слишком сильным влиянием Ницше, чтобы смочь оставить без внимания идею сверхчеловека. Его точный диагноз саморазрушения буржуазного порядка,  предвосхитивший многое из того, что позднее констатировали Хоркхаймер и Адорно, указывая, конечно, на совсем другие предзнаменования, не позволил ему, однако, мыслить категорией великого одиночки. Устранение индивидуума, замена его типом из созданного техникой мира требовали модификации понятия героизма, нового определения сверхчеловека, которое бы очищалось от старых представлений о гении или харизматичном вожде. Юнгер полагал возможным достичь этого, без лишних колебаний объявляя рабочего даже «носителем героической первоматерии» и внутри этой первоматерии выделяя еще особенно героический субстрат - «деятельную породу», тип сверхрабочего (Ueber-Arbeiter), в котором нетрудно узнать Стаханова (1932, с.103, 44, 267). То, что Юнгер при этом имел в виду, решительно отличается от цезаризма Шпенглера. Вместо великого властителя, который преследует исключительно свои цели, здесь стоит деловая элита, которая организована по подобию ордена и должна жить в монашеской или солдатской бедности: «Такие феномены, как немецкий рыцарский орден, прусская армия, Общество Иисуса являются образцами, и следует принимать во внимание, что солдаты, священники, ученые и художники связаны с бедностью естественной связью. Эта связь не только возможна, но даже естественна для производственного ландшафта, в который гештальт рабочего преобразует мир. Скоро у нас вкусят счастье, которое заключается в том, чтобы состоять в организациях, чья техника является каждому отдельному в крови и плоти» (Юнгер 1932, с.202).

Призыв  Юнгера отказаться от личности в пользу типа казался традиционно настроенным  умам «Консервативной революции» выражением почти сатанинских взглядов. Макс Гильдеберт Бем напоминал Юнгеру то, что господство не имеет ничего общего с трудом, напротив, «в самом великом и самом малом постоянно заключается очень личная задача», для выполнения которой старая знать казалась ему вполне еще самой квалифицированной (1933, с.12, 47, 23, 102). В таком же духе высказывался Эдгар Юнг, который правда хотел опираться не на исторически сложившуюся аристократию, а выступал за деловую элиту, чьи ряды подвергались бы процессу постоянного обновления, а в качестве критерия отбора предлагал ориентацию на безусловную ценность идеи единства общества. То, насколько сильно на Юнга повлияли традиционные идеологии господства, проявилось в том, что он наряду с принципом отбора признавал также «благородство по крови», которое бы отделило знать от буржуазных деловых элит (1930, с.328-332). Аристократия, как писал он в более поздней работе, не может быть ни назначена, ни воспитана, но она воссоздает себя саму, передавая наследственным путем качества, необходимые для осуществления власти. «Элита должна действовать... Аристократия, напротив, правит благодаря своему превосходству» (1933, с.51-52; Йеншке 1971, с.147). Со своей любовью к аристократии Юнг в видении Консервативной революции являлся примером третьей позиции, настолько же отличной от цезаризма Шпенглера, как и от орденского государства Юнгера. Четвертый вариант нашел свое выражение у «Таткрайса». Отправной точкой для размышлений Церера и его соратников об обществе был средний класс, который, по их мнению, подвергался быть разорванным двумя господствующими силами: капиталом и массами. Этот средний класс, вырастающий из пролетаризированных слоев старого третьего сословия и из растущих частей пролетариата, являлся, собственно говоря, носителем качеств индивидуальности и интеллигентности. Из него происходит тот новый руководящий слой, который призван властвовать согласно социологическому закону циркуляции элит. В то время как эта последняя идея заимствована у Парето, чьему учению «Тат» к тому же посвятил собственную статью (1929-1930, т.2, с.771-779), особое внимание к интеллигенции происходило из социологии Карла Маннхейма; именно в ней Церер видел важное средство того, как он полагал, чтобы исправить «впечатление, что эта идея циркуляции элит сильно отдает абсолютным нигилизмом», так как эта социология придает ей обоснование с точки зрения морали. «Над этой циркуляцией находится слой, который объемлет ее в себе, внутри которого она происходит: интеллигенция, которая обеспечивает то, что дух времени правит сам себя» (1929-1930, т.2, с.496, 568). Так как это являлось все же очень долгосрочной перспективой, она вскоре удалилась из поля зрения под давлением политических событий. Ее место занял краткосрочный поиск сил, которые были в состоянии устранить Веймарскую систему, без того чтобы проходить через «промежуточную стадию цезаризма или республиканской военной диктатуры». Учреждение, которое приходило при этом на ум, демонстрировало сходство с представлениями Юнгера. «Человеческий материал, который руководит сложным техническим аппаратом государства и из которого постоянно пополняется руководящий слой», должен быть организован в форме ордена, который основывался бы на принципах жертвенности, преданности и чести (1932-1933, т.1, с.79).

Касательно  прочих авторов мы можем довольствоваться несколькими краткими экскурсами, так  как их представления о структуре  господства были менее яркими. Например, Ханс Фрайер только очень неопределенно говорил о новых, поднимающихся из глубин народа силах, не описывая их подробно; в более раннем его тексте была правда речь о вожде, но все же было бы излишне, чтобы вместе с Лукачем видеть в этом предвосхищение фашизма: перед вождем ставилась только ограниченная задача приобщить народ к государственным делам, которые определялись со своей стороны более высокой фигурой «государственного деятеля» (Фрайер 1933, с.39; 1925, с.108-119, 199-207, Лукач 1974, т. 3, с.т96). Для Карла Шмитта характерна приверженность идее вождя или, по крайней мере, активного меньшинства, что видно из его утверждения, что народ может только одобрять, но не обсуждать. Конечно, это изречение оставалось чистой формальностью. Что касается нового типа аристократических форм, которые появлялись с господством Советов в России или фашистских советов в Италии, Шмитт высказывался о них весьма сдержанно и говорил о переходных формах, окончательное оформление типа и образа политического существования которых еще впереди (6). Также и у Меллера можно обнаружить эмоциональное одобрение вождизма, как в экономической, так и культурной, и политической сферах, но при этом вождь все же не является самоцелью, как в шпенглеровской концепции цезаризма, но средством для достижения целей нации (1938, с.214-215; Штерн 1986, с.234, 237). Как и у Меллера, так и у Шмитта отсутствуют квазирелигиозные элементы, которые можно встретить у кружка Георге или в нацистском движении. У последнего вождь ставит перед народом вопросы, вместо того, чтобы разрешать их самому при помощи собственной харизмы, у первого задача приобщить нацию к политической жизни оказывается такой огромной, что справиться с ней по силам не одной определенной личности, а только «очень длинной последовательности сменяющих друг друга» вождей (Меллер ван ден Брук 1938, с.214). Подводя итоги, можно констатировать, что выразителем идеи харизматического вождя являлся исключительно Шпенглер. Все прочие авторы придерживались либо псевдоаристократических представлений, либо представлений, связанных с теориями элиты, которые со своей стороны были совместимы с различными формами политического строя, за единственным исключением: либеральной демократией. 
 

  VI

Те, кто выступали за стратификацию  в соответствии с идеей господства в внутренней жизни страны, имел обыкновение распространять это  и на международную жизнь. Фактически, с точки зрения Консервативной революции  народы и нации не были равноценны, но распределялись по более высоким  и более низким ступеням. Какой  вид следовало придавать этим отношениям и какое место при  этом отдавалось Германии, на этот счет не существовало единого мнения. Очень  грубо можно было бы выделить два  направления: первое, которое предусматривало  для Германии статус державы, доминирующей на более или менее рыхло структурированном  пространстве, и второе, которое  стремилось к империалистической экспансии, при которой покоренные лишались своей политической и культурной идентичности.

Гегемонистские  взгляды находили своих сторонников  главным образом у авторов, относящихся  к младоконсерваторам. Например, Эдгар  Юнг, ссылаясь на Константина Франца, представлял федералистскую модель, при которой провинции, земли, государства, составляющие федерацию, также как и союзные государства, имеющие широкую автономию, объединялись в одну имперскую федерацию, чье институционное руководство обладало прерогативой во внешнеполитической, военной, экономической и демографической сферах; то, что в этом грядущем рейхе немцам отводилась руководящая позиция как «народу-ядру» Центральной Европы, Юнгу казалось само собой разумеющимся (1930, с.360-361, 648; Иеншке 1971, с.148-150). Подобные высказывания в пользу идеи Империи как альтернативы националистическому, «этнократическому» империализму западноевропейского происхождения можно отыскать у Бёма и Фрайера, и также они оказали влияние на принадлежащую Карлу Шмитту концепцию больших пространств, организованных в соответствии с правами народов. Эта концепция была, однако, систематически разработана только во второй половине тридцатых годов (7).

  В тесной связи с этим выступали  представления членов «Таткрайса»  о переустройстве Центральной и  Юго-Восточной Европы. Этих целей  следовало достичь в рамках федерализма  нового типа, о сути которого Церер  однако умалчивал (Ди Тат 1929-1930, т.2, с.646-647). Уже несколько более точной была речь о «федеративной центральноевропейской империи», которая должна была придти на смену либералистической (liberalistischen) системе национальных государств. Эта империя не должна была быть, как империя Бисмарка, империалистической, милитаристской и централизованной, но, напротив, наднациональной, федеративной и авторитарной; имело ли это, конечно, отношение, как утверждал Церер, к представлениям Меллера ван ден Брука о «Третьем Рейхе», кажется сомнительным по причинам, которые становятся очевидными при ближайшем рассмотрении (1932-1933, 1, с.14, 76, 371).

В качестве промежуточного решения «Тат»  стремился к созданию экономики  большого пространства в рамках Центральной  и Юго-Восточной Европы на основе системы контингентации с преференциальными  пошлинами, которому бы не грозила блокада  и которое было бы независимо от мирового рынка (Фрид 1931, с.255-256). Хотя эта  программа являлась федералистской и антиимпериалистической, детали в  сфере экономической политики предоставляли  все же легкую возможность узнать, к чему это сводилось: к экономическому подчинению государств Центральной  и Юго-Восточной Европы превосходящему экономическому потенциалу Германии, которая таким путем должна была создать большой закрытый рынок, наподобие тех, что Англия и Франция  имели в своих колониальных владениях. Идея автаркии, пропагандируемая «Тат», относится поэтому бесспорно  к цепи концепций, имевших своей  целью гегемонию Германии на континенте, которые с конца 19 века господствовали в немецкой внешней и экономической политике (Вендт 1987, с.42-46).

Не  только гегемонистскими, а однозначно империалистическими были, напротив, взгляды Меллера ван ден Брука. По мнению Меллера, в мировой войне победила зло, а именно «старые» народы, чей демографический потенциал был или сокращающимся или с самого начала слишком низким, чтобы стоять у руля мировой политики. В проигрыше оказались «молодые» народы, чье демографическое давление делало экспансионистскую политику прямо-таки жизненно необходимой. К их числу принадлежала прежде всего Германия, страна, которая, учитывая площадь ее территории, имела 20 млн. человек лишнего населения (1938, с.64). Немецкий довоенный империализм казался Меллеру грандиозной попыткой лишить эту проблему. Он прекратил бы эмиграцию, создавая в самой Германии рабочие места, он бы способствовал развитию промышленности, торговли и транспорта и этим обеспечивал возможности страны для роста. Вследствие военного поражения этой экспансии был положен конец, и немцы, как и большинство других молодых народов, были возвращены к положению парий; Версальский мир лишил их источников сырья, запретил иметь колонии, нарушил жизненно важные коммуникации (1938, с.61; 1932, с.115). Смыть этот позор и вернуть Германию в круг империалистических держав было главной целью для Меллера. Убежденный «что война проистекает из оснований, связанных с демографической политикой, что воинствующий империализм является лучшей социальной формой для перенаселенной страны, и что это именно тот народ Европы, который больше всех прочих нуждается в империализме подобного толка, Меллер высказывался в пользу того, чтобы дать нации способность к участию в мировой политике, через вовлечение в политическую жизнь, через преодоление внутренних противоречий, через ориентацию на решение собственной задачи мирового уровня — проводимую сплоченной нацией империалистическую политику, которая бы обеспечила новые рынки сбыта и источники сырья и благодаря этому дала бы рабочим работу (1938, с.98, 66).

Если  империализм Меллера носил еще  отпечаток представлений довоенного времени и их лозунгов о «месте под солнцем», то Шпенглер не хотел  более этим довольствоваться. Для  него речь шла не о том, чтобы принимать  участие в дележе добычи. То, что  было вместо этого, это переход от мира государств 18 века к Imperium mundi с безусловным мировым господством в военной, экономической, интеллектуальной сферах (1933, с.16; 1924, с.22). В то время как все прежние формы империализма были связаны с ограниченными территориями, современный империализм нацелен на власть надо всей планетой, претендуя на то, чтобы «посредством фаустовской техники и изобретений превратить все человечество в единое целое» (1924, с.22). На уже заданный Ницше (1966, т.2, с.554) вопрос о том, кто должен стать господином Земли, Шпенглер предлагал два возможных ответа. Первый заключался в победе «английского социализма», который превратит мировое хозяйство в систему мировой эксплуатации и вручит власть над будущей империей миллиардерам и трестам. Второй, это победа «прусского социализма», всемирной организации на основе принципов государства и авторитарной власти (1924, с.51, 67). То, что Шпенглер считал вторую альтернативу более исторически перспективной, никого не удивит, но то, что она не связывается с прусским милитаризмом, не всегда было видно достаточно очевидно. «Не каждый родившийся в Пруссии является пруссаком, - писал Шпенглер, добавляя, - этот тип повсюду может возникнуть в белом мире и существует в реальности, даже будучи таким редким. Он повсюду лежит в основе предварительной формы национальных движений, а они не представляют собой что-то окончательное, и спрашивается, в какой степени удается отделить его от стремительно устаревающих, популярных, демократических и связанных с партиями элементов либерального и социалистического национализма, которые пока над ним доминируют (1933, с.139). Не прусская нация, но «идея прусского бытия» была, согласно Шпенглеру, призвана к мировому господству, поэтому будущая империя была бы ни Imperium Teutonicum, в которой «одна нация, великая и блистательная, возвышалась бы над остальными» и укрепляла свою власть над прочими нациями (Штапель 1932, с.252), но мировой цивилизацией по ту сторону всех национальных различий.

Еще более ярко выражена была эта идея сверхнационального империализма в  «Рабочем» Юнгера, который осознанно  воздерживался от того, чтобы придать  этому национализму какой-либо определенный национальный стиль. Правда, Юнгер видел в современных ему национальных государствах и национальных империях носителей тотальной мобилизации, которая выражалась в разработке и осуществлении грандиозных планов, в наблюдаемом повсюду совершенствовании вооружений и соединении органических и механических элементов; и эта тенденция становится слишком всеохватывающей, чтобы еще сохраняться в рамках организационных форм буржуазного мира и присущего ему деления на национальные государства. Какая из конкурирующих друг с другом держав в конце концов достигнет мирового господства, Юнгеру казалось эмпирическим и исключительно второстепенным вопросом; решающее значение имело то, что все соперничающие стороны пользовались одним и тем же средством — техникой — как самым действенным и самым бесспорным средством тотальной революции, и таким образом делали одно и то же дело: воплощение гештальта рабочего. Результатом этого процесса станет всеобщее рабочее государство: структура планетарных масштабов, в которой существующие плановые ландшафты лишатся их особенного характера и будут включены в государственный план имперского уровня (1932, с.209-210, 277). «Цель, на которую направлены все старания, состоит в планетарном государстве как высочайшем символе нового гештальта. Только на этом основывается мерило вышестоящей уверенности, которая объемлет все военные и мирные рабочие операции» (1932, с.291).

Ряд этих сравнений можно и продолжить. И все же до сих пор затронутые темы обладают до такой степени центральным значением для любой политической теории, что уже сейчас можно с уверенностью ответить на вопрос, можно ли рассматривать Консервативную революцию как самостоятельное направление в политической мысли 20 века. В пользу этого ничего не говорит. В области внешней политики мы можем проводить различия между империалистическими и гегемонистскими амбициями, в области внутренней политики между псевдоаристократическими, элитаристскими и цезаристскими концепциями. Одни авторы склонялись к лагерю фелькиш, другие занимали националистические позиции. Некоторым были присущи тенденции в духе государственного социализма, другим — в духе ярко выраженного индивидуализма и персонализма, тяготевших скорее к либеральным представлениям. Такой же разброс мнений обнаруживался, на что здесь только мог быть сделан намек, по отношению к технике, который простирается от безусловного восхищения у Шпенглера и Юнгера до решительного отрицания как примерно у «Тат» (8). Единственное, в чем согласны все авторы без исключения, это бескомпромиссный вердикт в отношении политического либерализма как чуждого немецкому духу, чье насаждение вместе с его последствиями (парламентаризм, плюрализм) должно быть прекращено как можно быстрее. Но этого минимального консенсуса не достаточно, чтобы считать Консервативную революцию целостным феноменом. Борьба против политического либерализма не была специфической чертой определенного направления, но была присуща в равной мере различным флангам политического спектра. На антипарламентских и антиреспубликанских позициях стояла Немецкая национальная народная партия со времени победы Гугенберга и связанным с ней отколом крыла, бывшего одновременно староконсервативным и ориентированным на профсоюзы (Хольцбах 1981; Штуппенрих 1982). Еще более ярого противника либеральная и плюралистическая демократия, в рамках которой партии и блоки представляют свои интересы, нашла в лице Гитлера, который видел в этом конституционном строе только признак упадка и слабости. То же, что подобное враждебное отношение, хотя, как правило, лучше обоснованное, присуще было некоторым левым, слишком хорошо известно, чтобы подробно касаться этой темы. В этом единственном пункте, в котором авторы, принадлежавшие к Консервативной революции, демонстрировали определенную общность взглядов, они были одновременно согласны с течениями, с которыми он в остальном, согласно Меллеру, были мало связаны. Невозможно выделить ядро убеждений, касательно политических, социальных и экономических проблем, которое было бы присуще только авторам, принадлежавшим Консервативной революции, и отделяло бы их от остальных направлений. Невозможно использовать Консервативную революцию в качестве полемического, обознающего неповторимое содержание термина (9).

Консервативной  революции не хватает, однако, не только такого ядра, ей не достает вообще оригинального  содержания, которое было бы присуще  ей и только ей. Насколько резко  ее главные герои  отличались своей «враждой к 19 столетию», настолько же мало она препятствовала тому, чтобы идеологический арсенал этого столетия они использовали по своему усмотрению. Будучи далекими от того, чтобы предложить какие-либо новые идеи, они довольствовались тем, что объединяли взятое в залог и перестраивали сборные элементы. Детали, относящиеся к экономическому либерализму, соединялись с псевдоаристократическими, устремления в духе государственного социализма — с бюндиш, националистические элементы — с империалистическими, эти снова с цезаристскими — и нет ни одного мотива, который нельзя было бы отыскать в 19 веке или еще ранее, ни одной идеи, которую невозможно было бы обнаружить в одном из трех-четырех классических направлений политической мысли. Клод Леви-Строс однажды сравнил «дикое», мифопоэтическое мышление с деятельностью любителя мастерить, который пользуется уже готовым набором инструментов и материалов и видоизменяет полученную информацию (1968, с.31-36). Поэтому он столкнулся с точно такой же мифопоэтической практикой в Германии межвоенного времени, которая, присутствуя в тогдашней идеологической жизни, разъединяла и перестраивала ее элементы, но даже в этих условиях полностью оставалась в рамках ее границ. Подобную практику следует определить как то, чем она являлась: интеллектуальная самодеятельность, имевшая различное выражение, уровень мысли и влияние. Представлять ее как самобытное учение, равноценное консерватизму, либерализму или социализму, означает делать ей слишком много чести.

  Примечания

1. Это должно быть оспорено при помощи убедительных аргументов в отношении «вечного возвращения», которое решительно отверг Меллер ван ден Брук в своей критике Шпенглера (1932, с.22-23), в отношении постулируемой враждебности к христианству, которое нельзя встретить ни у Эдгара Юнга, ни у Вильгельма Штапеля, в отношении Карла Шмитта (см. дискуссия о реферате Меллера в Кварич 1988, с.153-157), и, наконец, в отношении нигилизма, в котором Шпенглер видел средство «обыдливания» (Verpoebelung) (1933, с.69).
2. Характерно предисловие к тексту его брата Фридриха Георга Юнгера 1926: VII-XIII. Многочисленные более мелкие статьи не были включены в Werkausaben, и поэтому сегодня их трудно найти. Некоторые сведения дает Гиетала 1975, краткое обобщение Шварц 1962, который, правда, склоняется к тому, чтобы публицистику Юнгера слишком узко придвигать к «Рабочему» и переоценивать влияние Шпенглера (1962, с.81, 87).
3. Фрайер 1931, с.44, 52-53. Так как «народ» для Фрайера это духовный, а не природный феномен, кажется мне неверным называть его «мыслителем фелькиш» (Гире 1967, с.158). Об учении Фрайера см. также Юнер 1981; Мюллер 1987.
4. См., например, 1932, с.193-206, где Франции бросается упрек в том, что она стремится поддерживать гегемонию в Европе при помощи «темных и диких кровей инородцев и колониальных войск (…), что ведет к гибели европейских рас» (205).
5. Юнгер 1932, с.145. Этим Юнгер отмежевался от своих более ранних текстов, в которых центральное место занимал культ вождя: ср. Шварц 1962, с.116; Гиетала 1975, с.54, 78.
6. Ср. Шмитт 1970, с.81-84. В другом месте Шмитт высказывался значительно положительнее об итальянском фашизме, см., например, 1969, с.89; 1940, с.109-115; Основное на эту тему см. Шидер 1989.
7. Ср. Бем 1932, с.127, 184; 1933, с.100-101; Фрайер 1925, с.120-129; Шмитт 1941; о последнем см. Нойман 1980, с.188-198. Жесткая полемика против идеи Империи как «транссубстанциализации носящего антигерманский, имперский, римский характер намерения погрузиться в политическую метафизику» обнаруживается, напротив, у Никиш 1930, с.26. О полемике Никиша, которая была направлена против Вильгельма Штапеля, см. также Каберманн 1973, с.93.
8. Ср. Шпенглер 1973, с.57, 1932а; Юнгер 1932, с.149-150. Пожалуй, Юнгер видел также разрушительную сторону техники, но он позитивно воспринимал ее. И напротив, фактически было убеждение, что эпоха технической революции завершена, и на смену господства машины может придти господство человека (Фрид 1931, с.4-5, 42, 46). «Скажут: Назад к природе! Назад к человеку! Назад к земле! Назад к Богу!» (Ди Тат 1931-1932, т.1, с.346). Связь этих противоположных позиций обнаруживается в формуле Никиша «современная техника обладает варварски-примитивной сутью» (Никиш 1930, с.101).
9. Это возражение ценно также в отношении попытки Прюмма дать определение Консервативной революции, выделив пять ее характерных черт: откровенный иррационализм, антилиберальные, антидемократические и антипарламентские установки; восприятие динамической идеи революции, включая антикапиталистические настроения; разрыв с вильгельмовским национализмом и верность окопному братству (Прюм 1974, т.1, с.6-7). Все эти критерии присущи также национал-социализму, который, правда, своей партийной организационной формой отличен от Консервативной революции, но так сильно видоизменил этот тип организации в направлении структуры «вождь и дружина», что эта разница не имела большого значения. Из этого не следует думать, что Консервативная революция была только особой формой проявления фашизма, как гласит ее марксистско-ленинистская интерпретация (Пецольд 1978, с.10). Но, пожалуй, любая попытка наделить термин «Консервативная революция» уникальным содержанием наталкивается на непреодолимые трудности в плане размежевания с другими течениями.

Библиография:

Бём 1932 - Boehm, Max Hildebert, 1932: Das eigenständige Volk, Göttingen. 
Бём 1933 - Boehm, Max Hildebert, 1933: Der Bürger im Kreuzfeuer, Göttingen.

Вендт - Wendt, Bernd-Jürgen, 1987: Großdeutschland. Außenpolitik und Kriegsvorbereitung des Hitler-Regimes, München. 
Петер- Alter, Peter, 1985: Nationalismus, Frankfurt.

Гельдель - Goeldel, Denis, 1954: Moeller van den Bruck (1876-1925) - Un nationaliste contre la revolution. Contribution a l'etude de la 'Revolution conservatrice' et du conservatisme allemand du XXe siecle, Frankfurt. 
 
Герстенбергер - Gerstenberger, Heide, 1969: Der revolutionäre Konservatismus, Berlin.

Гиетала - Hietala, Marjatia, 1975: Der neue Nationalismus in der Publizistik Ernst Jüngers und des Kreises um ihn, 1920-1933, Helsinki.

Гире - Giere, Walter, 1967: Das politische Denken Hans Freyers in den Jahren der Zwischenkriegszeit (1918-1939), Phil. Diss. Freiburg.

Ди Тат - Tat, Die. Unabhängige Monatsschrift für Politik und Kultur, Jena. Bd. 21 (1929-1930); 22 (1930-1931) 23 (1931-1932), 24 (1932-1933). 
 
Зауэрманн - Sauermann, Ulrich, 1984: Die Zeitschrift 'Widerstand' und ihr Kreis. Phil. Diss. Augsburg. 
Зонтхаймер - Sontheimer, Kurt, 1968: Antidemokratisches Denken in der Weimarer Republik, München. 
Йеншке - Jenschke, Bernhard, 1971: Zur Kritik der konservativ-revolutionären Ideologie in der Weimarer Republik. Weltanschauung und Politik bei Edgar Julius Jung, München. 
Каберманн - Kabermann, Friedrich, 1973: Widerstand und Entscheidung eines deutschen Revolutionärs. Leben und Denken von Ernst Niekisch, Köln.

Кварич - Quaritsch, Helmut (Hrsg.), 1988: Complexio Oppositorum. Uber Carl Schmitt Berlin. 
Кондилис - Kondylis, Panajotis, 1985: Konservativismus. Geschichtlicher Gehalt und Untergang, Stuttgart. 
Леви-Стросс - Levi-Strauss, Claude, 1968: Das wilde Denken, Frankfurt.

Мелер - Mohler, Armin, 31989: Die KonservaÜve Revolution in Deutschland 1918-1932,2Bde., Darmstadt (zuerst 1961). 
Мёллер 1932 - Moeller van den Bruck, Arthur, 1932: Das Recht der jungen Wlker, hrsg. von Hans Schwarz, Berlin, 
Мёллер - Moeller van den Bruck, Arthur, 31938: Das dritte Reich, Hamburg (zuerst 1923). 
Мюллер - Muller, Jerry Z., 1987: The Other God that Failed. Hans Freyer and the Deradicalization of German Conservatism, Princeton N.J. 
Нойманн - Neumann, Volker, 1980: Der Staat im Bürgerkrieg, Frankfurt/New York. 
Никиш - Niekisch, Ernst, 1930: Die Entscheidung, Berlin. 
Ницше - Nietzsche, Friedrich, 1966: Werke in drei Bänden, hrsg. von Karl Schlechra, München. 
Пецольд - Petzold, Joachim, 1978: Wegbereiter des deutschen Faschismus. Die Jungkonservativen in der Weimarer Republik, Köln. 
Прюм - Prümm, Karl, 1974: Die Literatur des Soldatischen Nationalismus der 20er Jahre, 2 Bde., Kronberg/Ts.

Фрайер 1925 - Freyer, Hans, 1925: Der Staat, Leipzig. 
Фрайер 1931 - Freyer, Hans, 1931: Revolution von rechts, Jena. 
Фрайер 1933  - Freyer, Hans, 1933: Herrschaft und Planung, Hamburg.

Фрид - Fried Ferdinand, 1931: Das Ende des Kapitalismus, Jena. 
Фрицше - Fritzsche, Klaus, 1976: Politische Romantik und Gegenrevolution. Fluchtwege aus der Krise der bürgerlichen Gesellschaft: Das Beispiel des'Tat'-Kreises, Frankfurt. 
Хольцбах - Holzbach, Heidrun, 1981: Das 'System Hugenberg'. Die Organisation bürgerlicher Sammlungspolitik vor dem Aufstieg der NSDAP, Stuttgart.

Шварц - Schwarz, Hans-Peter, 1962: Der konservative Anarchist. Politik und ZeitkriÜk Ernst Jüngers, Freiburg. 
Шидер - Schieder, Wolfgang, 1989: Carl Schmitt und Italien, in: Vierteljahreshefte für Zeitgeschichte 37, 1-21. 
Шильдт - Schildt, Axel, 1981: Militärdiktatur mit Massenbasis? Die Ouerfrontkonzeption der Reichswehrführung unter General v. Schleicher am Ende der Weimarer Republik, Frankfurt/New York. 
Шмитт 1940 - Schmitt, Carl, 1940: Positionen und Begriffe im Kampf mit Weimar-Genf-Versailles 1923-1939, Hamburg. 
Шмитт 1941 - Schmitt, Carl, 1941: Völkerrechtliche Großraumordnung mit Interventionsverbot für fremde Mächte, Berlin/Leipzig/Wien. 
Шмитт 1969 - Schmitt, Carl, 1969: Die geistesgeschichtliche Lage des heutigen Parlamentarismus, Berlin (zuerst 1923). 
Шмитт 1969a - Schmitt, Carl, 1969a: Der Hüter der Verfassung, Berlin (zuerst 1931). 
Шмитт 1970 - Schmitt, Carl, 1970: Verfassungslehre, Berlin (zuerst 1928). 
Шмитт 1973 - Schmitt, Carl, 1973: Verfassungsrechtliche Aufsätze, Berlin. 
Шпенглер 1924  - Spengler, Oswald, 1924: Preußentum und Sozialismus, München (zuerst 1919). 
Шпенглер 1932 - Spengler, Oswald, 1932: Politische Schriften, München. 
Шпенглер 1932а - Spengler, Oswald, 1932a: Der Mensch und die Technik, München. 
Шпенглер 1933 - Spengler, Oswald, 1933: Jahre der Entscheidung, München. 
Шпенглер 1973 - Spengler, Oswald, 1973: Der Untergang des Abendlandes, München (zuerst 1918/1972). 
Штапель - Stapel, Wilhelm, 1932: Der christliche Staatsmann. Eine Theologie des Nationalismus, Hamburg. 
Штерн - Stern, Fritz, 1986: Kulturpessimismus als politische Gefahr, München. 
Штупперих - Stupperich, Amrei, 1982: Volksgemeinschaft oder Arbeitersolidarität. Studien zur Deutschnationalen Volkspartei (1918-1933), Göttingen/Zürich. 
Юнг - Jung, Edgar Julius, 31930: Die Herrschaft der Minderwertigen, Berlin. 
Юнг 1933 - Jung, Edgar Julius, 1933: Sinndeutung der deutschen Revolution, Oldenburg. 
Юнгер 1926 - Jünger, Ernst, 1926: Vorwort zu Friedrich Georg Jünger: Aufmarsch des Nationalismw, hrg. von Ernst Jünger, Berlin, VII-XIII. 
Юнгер 1932 - Jünger, Ernst, 1932: Der Arbeiter. Herrschaft und Gestalt, Hamburg. 
Юнгер 1980 - Jünger, Ernst, 1980: Der Kampf als inneres Erlebnis, in: Ernst Jünger, Sämtliche Werke Bd. 7, Stuttgart, 9-103 (zuerst 1922). 
Юнер - Üner, Elfriede, ;981: Jugendbewegung und Soziologie. Wissenschaftssoziologische Skizzen zu Hans Freyers Werk und Wissenschaftsgemeinschaft bis 1933, in: Kölner Zeitschrift für Soziologie und Sozialpsychologie, Sonderheft 23, 131-159.